04 мая 2011 г.
К 66-летию Великой Победы
Иван ДУПЛИЙ
С первых дней бандитского вторжения гитлеровских поработителей в нашу страну фашистские варвары на оккупированной территории, чтобы запугать население и сломить его волю к борьбе, установили кровавый террор: день и ночь шли аресты, расстрелы, казни ни в чем не повинных людей.
И вот тут-то, как масло на воде, проявились характеры людей: отдельные услужливые фашистам люди, которые встали на путь предательства, стряпая тайные доносы на активистов и преданных своей Родине односельчан. Но большинство - это были люди словно железо, становясь угрюмыми, молчаливыми, боявшимися даже света - жили ночью, в темноте, шептались и уходили в засугробленные леса.
Мороз сковал засыпанные снегом ели, дубы, березы, не слышно было зверей в буреломе, птиц на дереве: и лишь в непролазных чащобах курились дымки партизанских костров.
Даниил Воробьев - старый солдат, служивший в царской армии, имея орден "Святого Георгия", пользовался особым уважением у селян. Но за крутой нрав он часто был в неладах с начальством, которое прощало ему "грехи" за трудолюбие и солдатские заслуги.
Работая ночным сторожем в школе, он целыми днями хлопотал у верстака, выстругивая какие-то березовые бруски и прочие деревянные поделки, иногда забывая про отдых и еду. Как-то его жена, тётка Агафья, так звали её на селе, подойдя к мужу, и, лукаво улыбаясь, спросила:
- Что это ты, Даниил, так стараешься на старость лет? Отдохнул бы, а то и захворать можно.
- Стало быть, надо, мать, - нехотя буркнул муж.
- Тебе всё "надо" - поберёг бы себя, Данилушка… Гляди, сляжешь, придется мне попарить тебя в бане.
- Баня - баней, а дело - делом, мать, - бросил в ответ старик. - Не приставай. Лезь-ка лучше на печь да спи - не мешай мне работать.
Даниил с Агафьей вырастили единственного сына Дмитрия, окончившего перед войной педагогический вуз и работавшего преподавателем географии здесь же, в селе Ольховец. В первый месяц начала Великой Отечественной войны Даниил и Агафья проводили сына на фронт. А в конце июля пришла похоронная, в которой сообщалось, что их сын - радист-стрелок советского тяжелого бомбардировщика дальнего действия погиб смертью героя при бомбардировке Берлина, удостоившись посмертно звания Героя Советского Союза. Об этом писалось в газете "За Советскую Родину", хранившейся родителями как семейная реликвия.
"Похоронка" много горя принесла родителям. И не только: весть о гибели Дмитрия болью отразилась на ученических сердцах, его коллег по работе в школе. Всё население с глубокой скорбью восприняло невозвратимую утрату. В школе на видном месте актового зала повесили портрет героя - бывшего преподавателя в военной форме лётчика, храброго воина Красной Армии. Тетка Агафья аккуратно разложила на столе книги и тетради, поурочные планы сына в том порядке, как они были при его жизни, когда их Митя, включив свет, до поздней ночи готовился к урокам.
Всегда трезвый Даниил неожиданно для всех мертвецки напился. С растрёпанной бородой в потёмках он шел по улице и громко, на чем свет стоит, ругался, что война погубила единственного сына.
- Ой, люди, - шептались соседи у ворот, - он сельсовет ругает, а не фашистов - всё в ту сторону кулаком грозился.
- Совсем с горя рехнулся старик. Перепутал, похоже, где свои, а где чужие…
С той поры Даниил круто изменился нравом, посуровел, стал наблюдательным. Лишь с учениками погибшего сына был он по-прежнему ласков и добродушен, щедро угощал их яблоками из школьного сада, который он охранял, будучи школьным сторожем.
Как-то осенним темным вечером в школьную квартиру без стука поспешно зашел директор школы.
- Вот что, Даниил Никитич, и вы, тетя Агафья, немедля собирайтесь - возьмите лишь крайне необходимое, и поскорее: у клуба грузовик ждёт.
- А куда ехать? - спросил Даниил Никитич.
- Эвакуируемся. Вот-вот в село ворвутся фашисты. Раздумывать нет времени, - поторопил директор. - Да живей, не задерживайте, а я побегу за соседями.
Но только взял он за рукоятку двери, направившись к выходу, как вдруг Даниил Никитич сказал, как отрезал:
- Мы никуда отсюда не двинемся!
- Как? Что ты сказал?
Старик, ничего не ответив, шагнул на середину комнаты.
- Ты что это, Даниил Никитич, задумал? У вас сын бомбил Берлин, посмертно стал героем, фашисты сразу же поведут вас с женой на виселицу. Вас это не волнует?
- Меня ничего уже не волнует и я сказал: никуда не пойду!
Затем он помолчал, как бы собираясь с мыслями, и сказал:
- Не теряйте времени - выезжайте, пока немцы не ворвались в село. И ты, Агафья, поскорее собирайся и уезжай. Меня же не ждите - я твердо сказал, что остаюсь здесь. Меня ведь ждут дела…
Выслушав мужа, Агафья, не зная, что делать, посмотрела на директора и еле слышным голосом сказала:
- Совсем старик ума лишился… Знать, и ему, и мне суждено умереть от фашистских палачей. Если он остается, то и я с ним разделю судьбу. Да и на кого я его, ирода, оставлю?
Старик же преспокойно, как ни в чем ни бывало, направился к кровати и, улегшись в постель, натянул на голову одеяло, как бы показывая, что разговор об эвакуации бессмыслен. Наступила тишина, лишь тикали часы-ходики на стене.
Директор нервно поправил шапку на голове, произнёс:
- Понятно. Не ожидал я, старик, что ты таким окажешься… - и вышел за порог, хлопнув дверью.
На третий день, под вечер, в село ворвались фашистские мотоциклисты и бронетранспортеры. Через несколько дней хозяйничанья немцев к Даниилу Никитичу зашел сосед и сообщил, что предстоит какое-то собрание жителей села, на котором будет выступать важный гитлеровец.
- А откуда тебе известно об этом? - спросил Даниил.
- По селу развешаны объявления.
- А-а-а, вот оно как начали властвовать фашисты! Ну что ж, если приглашают, то надо идти - послушаем, что будут гутарить непрошенные власти, - как бы про себя буркнул Даниил.
Когда он пришел на площадь в центре села, там толпились уже человек полсотни мужчин и женщин. Около них вертелся староста села Пронюхин - длинный, лысый с щучьим перекошенным слюнявым ртом, рыжей бородкой и мигающим колючим взглядом серо-водянистых холодных глаз. Весь народ зашушукался и ахнул, увидев Даниила Никитича, одетого в новую рубашку, подпоясанную ремнем, и солдатский мундир с орденом, отражавшим солнечный блеск, и погонами унтер-офицера царской армии.
Старик шел в начищенных с длинными голенищами сапогах, задрав тщательно расчесанную седую бороду. Словно не замечая неприязни селян, он стал впереди всех возле наспех сколоченной трибуны, окруженной со всех сторон фашистскими автоматчиками. Вскоре подъехала открытая автомашина, из которой важно вышел седой генерал. В сопровождении четырех офицеров, выставив грудь с железным крестом, он направился к трибуне. Поднявшись на нее, генерал молча оглядел собравшихся селян, затем на ломанном русском языке потребовал не сопротивляться великой Германии, а кто станет помогать партизанам, будет повешен без пощады.
Закончив свое выступление, генерал подозвал к себе Даниила Никитича, любезно похлопал его по плечу и, трогая кончиками пальцев Георгиевский крест на его груди, спросил:
- Этий наград за верность царю и Отечества?
Даниил Никитич выпрямился, приняв солдатскую выправку, как бы показывая свое "уважение" к генералу и "любовь" к новому порядку фюрера.
- Мольедец! Мольедец! - снисходительно улыбаясь, генерал еще раз похлопал по плечу старого солдата и, обращаясь к селянам, произнес:
- Это настоящий русский зольдат. Все должны брать с него пример. Тогда вы получите похвалы от фюрера.
Затем генерал направился к просторному зданию школы, где помещался штаб укрепрайона. Адъютант генерала - белобрысый гауптман фон Граббе демонстративно прокатил почтенного старого солдата на личном генеральском "Опеле", чтобы, как говорится, всё население своими глазами видело "благодушие и уважение" немецкой власти к почитаемым ею заслуженным людям.
(Продолжение следует).